Внук Персея. Мой дедушка – Истребитель - Генри Олди

Зябкая, ознобная пора.

— Ха! И зачем бы Проклятому к нам ехать?

— А затем!

— Хо! И к чему бы Проклятому в Тиринф собираться?

— А к тому!

— Хы! И какого…

— А такого! Вот спроси Амфитриона!

— А он знает?

— Он знает!

— И спрошу! Амфитрион! Эй, Амфитрион!

— Чего тебе?

— Твой дедушка Пелопс и вправду к нам едет?

— Ага, — кивнул мальчик. — Со дня на день ждем.

Вредные братья-Спартакиды в голос захохотали, радуясь невесть чему. Они тащились за Амфитрионом от самой палестры, упрямо взбираясь на склон холма. Братьев в акрополе никто не ждал, и чего они хотели — загадка, хоть оракула спрашивай. Все трое сняли сандалии, изгваздавшись в грязюке по колено. Ноги задубели, но это ладно — пятки отмыть проще, чем обувку. Пятки можно вообще не мыть, если мама не видит…

— Амфитрион!

— Ну?

— А у тебя плечо белое?

— Нет.

— Покажи!

— А то ты не видел…

— Покажи! Должно быть белое…

— Иди ты в задницу!

— Ну, задницу покажи…

— Белую!

— Из слоновой кости!

Братья заржали двумя жеребцами. Плечо мальчика — это была их новая, свежайшая забава. А главное, винить Амфитриону было некого, кроме себя. За осень он крепко преуспел в знании своей родословной, и знание, случалось, слетало с языка быстрее, чем ловец-разум успевал схватить его за хвост. Десять дней назад он рассказал Спартакидам, как прадедушка Тантал, интересуясь божественным всеведением, подал Олимпийцам, лучшим друзьям Тантала, дедушку Пелопса — любимого сына — в виде жаркого с травами и кореньями. Собственно, эту историю Амфитрион знал и раньше. Новостью для него стало известие, что Деметра Законодательница[100] по рассеянности слопала-таки плечо дедушки Пелопса. Отрыгнуть съеденное богиня отказалась наотрез. С воскрешением «жаркого» пришлось долго возиться, заменяя плечо новым, костяным. С тех пор у всех потомков Пелопса одно плечо — белое.

Мальчик вспомнил, как долго, уединившись в тихом месте, изучал свои плечи. Чуть шею не вывихнул. Левое и впрямь казалось белее правого. Мама велела ему помыться и была права — разница исчезла.

— Ты рад приезду дедушки?

— Уймись, Ликий.

— Нет, ты рад?

— Уймись, Фирей.

— А кого ты больше любишь: дедушку Пелопса или дедушку Персея?

— Дедушку Персея.

— Ну и дурак!

— Сам дурак!

— Нет, я умный. Я за Пелопса…

— Приехал Пелопс в Олимпию, — поддержал брата Ликий. — Раз, и Олимпия его! Приехал Пелопс в Аркадию. Раз, и Аркадия его! Приехал Пелопс во Флиунт. Раз — и Флиунт его! Приехал Пелопс в Тиринф. Раз — …

— Раз, и в глаз! — оборвал болтуна Амфитрион. — А дедушка Персей?

Братья покатились со смеху. Чумазые, как два пьяных сатира, они визжали, хрюкали — словом, животики надрывали. Над ними, близясь с каждым шагом, нависала громада тиринфской цитадели. Амфитриону мерещилось, что сама крепость хохочет за компанию со Спартакидами. Драться не было смысла. Спорить — тоже. Все изменилось, и спорить с правдой — только лоб расшибить.

«Мой дедушка — Истребитель. Что бы ни случилось, как бы ни обернулось — Истребитель. Это навсегда. А невежды пусть ликуют. Невеждам только палец покажи. Зато мудрецы — о-о, мудрецы знают…»

— А правда, что у твоего дедушки Пелопса есть волшебная колесница?

— Отстань.

— А правда, что она идет по морю как по суху?

— Отстань.

— А правда, что ее твоему дедушке Посейдон подарил?

— Правда. Доволен? Вали отсюда…

— А за что он ему колесницу подарил?

— В знак дружбы.

— Дружбы? О-хо-хо! Уа-ха-ха!

Амфитрион обернулся. Гады-Спартакиды издевались. Один задрал хитон, оголив тощие ягодицы. Второй пристроился сзади, изображая пылкую дружбу между Владыкой Морей и дедушкой Пелопсом. Оба дергались и кривлялись. Со стен на братьев, потешаясь, глядели дозорные. Крикнуть бы во все горло, подумал мальчик. Кинуться в драку — да куда там… Честное слово, лучше быть дураком. Чем больше знаешь, тем больше печалишься. Дедушка Пелопс в юности действительно был любовником Посейдона. И колесницу получил за этот подвиг, ни за какой другой. Наклонился, подставился — вот тебе, дружок, и волшебный хомут, и волшебное дышло, и поскачем-ка в края блаженных…

После возвращения из Аргоса мальчику все чаще казалось, что он гораздо старше сверстников. Чувство это крепло в груди, останавливая на краю и поддерживая в беде. Жаль, от него во рту царила горечь, и в душе — горечь. Амфитрион не знал, что это — на всю жизнь. А и знал бы — что он мог сделать?

— Вот приедет дедушка Пелопс! — крикнул Фирей. — И вставит дедушке Персею…

Комок грязи залепил ему рот.

2

— Ты и так правишь в Тиринфе, — сказал Сфенел. — Уже полгода.

Алкей улыбнулся:

— Правит отец. Я замещаю его, когда он занят.

— Занят? — Сфенел фыркнул. — Он занят каждый день, с утра до вечера.

— Это его дело.

— Ночью же он храпит так, что холм трясется!

— Это тоже его дело.

— Нет! Это наше общее дело! Ты знаешь, что к нам едет Пелопс?

— Странный вопрос. Кто не знает об этом?

— И что увидит твой тесть Пелопс в Тиринфе?

— Стены. Людей. Меня. Тебя.

— А еще?

— Нашего отца.

— Вот! Он увидит отца, и решит: не подмять ли мне Тиринф, пока есть возможность? Я тебе скажу, что он должен увидеть здесь! Его встретит Алкей-Мощный, басилей Тиринфа. Его встретит Сфенел-Сильный, брат басилея. А неподалеку, в Микенах, станет бряцать оружием Электрион-Сияющий[101], третий брат. Его встретят наши воины. Его встретит блеск доспехов. И твой чуткий, твой прыткий тесть уберется в Элиду несолоно хлебавши…

— Наш тесть. Ты помолвлен с его дочерью Никиппой.

— Знаю!

— Время летит стрелой. Ты и оглянуться не успеешь, как она нарожает тебе кучу детишек…

— Знаю! И хочу, чтобы в Арголиде правили мы, а не Пелопс Танталид!

— Ты предлагаешь мне мятеж? Против отца?

Братья-Персеиды беседовали во дворе. Шумный, полный народу двор сейчас как вымер. Мужчины ушли в город. Женщины шушукались в гинекее. У рабов сыскались неотложные дела. Распоследний балбес чуял, что есть разговоры, которых лучше не слышать. А то спросят потом: «Куда ты, братец, глядел?» — и придется моргать аж до берегов туманной Леты. Говорят, теням в Аиде память отшибает. Так нам и здесь, под вольным небом, отшибло — не видел, не слышал, близко не стоял.

Лишь вислоухий щенок, лежа у ног Алкея, с упоением грыз кость.

— Мятеж? — с недоумением переспросил Сфенел. — Что за глупость?

Алкей, сидя на складном табурете, снизу вверх глядел на брата. Встань старший сын Персея, выпрямись, расправь широкие плечи — он оказался бы на ладонь выше Сфенела, тоже парня не из мелких. Судьба благословила Убийцу Горгоны крепким потомством. Увы, на земле не нашлось лекарей, а на Олимпе — богов, кто бы сказал Алкею-Мощному: «Встань и иди!» Когда ты прикован к табурету, ковыляя в поисках места, где бы присесть — это очень способствует пониманию жизни.

— Ты называешь это иначе?

— Разумеется! Мы же не покушаемся на жизнь отца! Пусть живет хоть до ста лет… В достатке! В уважении! Пусть нянчит внуков…

— Хорошая мысль, — кивнул Алкей. — Одобряю.

— Издеваешься? — Сфенел пнул ногой щенка, и тот с визгом умчался прочь. — Ничего, дождешься Пелопса — тесть тебе живо покажет козью морду…

— Я говорил с матерью.

— Да? — оживился Сфенел. — И что?

— Ничего. Я просил ее повлиять на отца.

— Она согласилась?

— Она отказалась. Сказала, что не видит причины.

— Не видит? Весь мир видит, одна Андромеда слепа?

— Иди и сам говори с ней.

— Ну уж нет! Боги, что за семья? Отец рехнулся, мать ему потакает, старший брат — рохля… Я тебе тронос предлагаю! Слышишь? Тронос! Иначе на него воссядет Пелопс Проклятый!

— А чем тебя не устраивает мой отец?

Женский — и весьма скандальный — голос вторгся в беседу мужчин. К спорщикам приближалась Лисидика, жена Алкея. За ней тащился обиженный щенок, всем своим видом показывая: «Вот она вам сейчас задаст! А я под шумок утащу косточку…»

— Всех устраивает, одного Сфенела не устраивает! Чего тебе бояться? О чем переживать? Родичей мой отец не тронет, не из таких! Ты где живешь, болван? На Острове Пелопса! Понял? Живи и помалкивай! Хватит Персею делать из нас посмешище…

В воротах, не замеченный семьей, стоял мальчик. Белизной лицо Амфитриона могло соперничать с мраморной статуей. Еще миг, и он бросился бы на отца с матерью, на родного дядю, презрев узы крови — рвать на части! крушить дедовых оскорбителей! — но щенок радостно тявкнул, и гроза прошла стороной.

Развернувшись, мальчик кинулся со двора.